Отправляемся по странам и континентам. Цель путешествия – не шоп-тур. А «чтоб-тур». Чтобы приударить за местными женщинами…

Летим сразу в Австралию. Для контраста впечатления.

В слове «оззи» есть что-то от мухи у стекла. Но именно так австралийцы называют себя сами. И болтают, болтают без умолку. Это не Англия – можно открыть дверь перед женщиной и не ожидать, что вас обвинят в унижении противоположного пола, в дискриминации.

Если утром в постели любовница сказала «гдей» – это вовсе не означает, что она вяло спрашивает спросонья: где я? Это языка такое у них. «Гуд дей» по-английски, «гдей» – по-австралийски. Оно и понятно, к америке-то – ближе. Секс быстротечен, как жизнь в масштабе вселенной. Немаловажно, что он отвлекает от занятий серфингом. А уж серфинг ни на что променять невозможно. Ведь когда ты на доске скользишь по волне, тебя могут заметить знакомые или просто какие-то люди, а занятия сексом происходят внутри дома и тебя никто не оценит. Тем более, что занятие сексом в стране, где пивной живот является предметом сверхъестественной гордости, тоже является проблемой. Хотя в целом отношение к сексу благожелательное, потому что он не мешает одновременно с ним сделать глоток – другой любимого пива или смотреть по телевизору очередную мыльную оперу. И если вы решили, что австралийцы – странный народ, вы ошиблись, потому, например, что только в Австралии можно встретить винный магазин для автомобилистов. Не прелесть ли?

В целом вывод такой. Известно, что Австралия подвешена вверх ногами. (По отношению к другому миру, конечно). Но юбка на глаза ей не падает.

От Австралии до Японии – совсем близко. Но, похоже, только география их и объединяет.

А что вы хотели от страны, где «мама» означает не то, что везде, а – «вполне вероятно» или «скорее, согласен».

Организованность, мягкость и вежливость – это японцы впитали с молоком матери. Именно поэтому, наверно, самыми популярными являются кинокартины с сексуальным насилием и грубостью.

Японцы, даже когда совершают свои бесконечные поклоны – и тогда избегают смотреть друг другу в глаза. Отсюда сами делайте выводы о сексуальных пристрастиях. Не забудьте также перегородки из рисовой бумаги, за которой спят супруги. А рядом с ней с противоположной стороны запросто могут посапывать дети, родители и гости из вашей деревни, которым для пущего интима тоже досталась рисовая перегородка. Проблема решается повсеместным распространением отелей любви. Ходят туда с женами. (Как это по-японски!)

Даже судя по тому, что нация неуклонно стареет, контрацепция развита в Японии на пятерку. Хотя в последнее время женщины специально не выходят замуж. В этом есть схожесть с нами. Они делают карьеру.

Вышла замуж, значит будет рожать, то есть надо немедленно увольнять, чтобы не платить пособие – логика одинаково добрых руководителей и здесь, и там.

Внешне строгая, почти чопорная японка совсем не окажется фригидной. А кимоно, так долго и трудно одеваемое, приятно удивит скоростью падения к ногам хозяйки. Но не обольщайтесь. Культурно-исторические ценности настолько въелись, что традиция – прежде всего. И не дай, японский бог, кого-нибудь потревожить. В том числе и умершего родственника. (Промышленность выпускает даже имитаторы звуков для общественных туалетов (например, падающей воды), дабы струйностью действий своих не мешать соседу).

Проституция (официально запрещенная) развита настолько, что, выходя из дома, прямо под дверью можно обнаружить рекламу какой-нибудь очаровашки Наябоку с телефоном и фотографией.

Если на нашей планете где-то изобретут презерватив, который надо будет надевать через голову – это будет Япония. Всякая случайная связь должна быть надежно прикрыта. Гигиена – прежде всего. Поэтому не удивляйтесь, что скрип при ходьбе издают не женские туфельки, а чисто выбритые и вымытые подмышки.

Коллективизмом проникнута вся жизнь. То есть вся деловая жизнь – бизнес, работа. А вот к сексу это не имеет никакого отношения. Сексуальный коллективизм, в одной из европейско-азиатских стран называемый групповухой, совсем не японское дело. Вот такой бонзай.

Осталось переплыть океан – и мы в США.

Это полная засада. Семейные ценности – превыше всего! (Так провозглашается и так принято считать). При этом огромное количество пар живут гражданским браком. И до трети всего молодого населения являются свободными. То есть готовыми к сексу с понравившимся знакомым. Но – не спешите. Дамы в США не только играют в футбол и хотят пропускать мужчину в открытую дверь. Никакой дискриминации по половому признаку! Шутка или анекдот на работе, рассказанный даме, а тем более, подчиненной, могут запросто привести к потере рабочего места. А слишком воинственная с вашей стороны сексуальная позиция – это вполне подходящий повод для судебного разбирательства. Унижение – и баста! Так что, насмотревшись программы «В мире животных», не спешите применять свои знания по ту сторону океана. Потерпите до дома.

Автомобиль – это не просто дом. 60% американок теряют девственность именно в автомобиле. Хоть и большие машины в штатах, но все же… Отсюда, может быть, и последующая «искренность» в борьбе за равенство полов. А вот разводиться-жениться можете хоть по сто раз. И это никому не мешает. Главное – заранее правильно составить брачный контракт. В небольшом городке в очередной праздник за барбекью можно запросто веселиться в компании из 4 или 5 пар, где все женщины настоящие или бывшие жены всех мужчин. Хотя, в основном американцы, как это ни покажется странным, очень целомудренная нация. «Об этом» говорят все. Улучшить «процесс» стараются перманентно. Но дальше разговоров дело, как правило, не идет. Ненавязчивый российский перепихон с секретаршей или мацанье по заднице официантке может обернуться судом. Самым гуманным в мире. Но платить или сидеть – придется. Самое яркое и повсеместное проявление группового американского секса – это бигмак, в котором все запутано, переплетено почти как в жизни. Так что пейте кока-колу и мирно дремлите под си-спен – прямые трансляции заседаний конгресса по телевидению. Всё.

Еще один небольшой и тихий океан позади, мы – в Испании. Где половые взаимоотношения легки и самозабвенны. Где секс является нескрываемой жизненной потребностью и может состояться после первого же знакомства. Но только в том случае если хватит терпения дождаться объекта воздыхания. Потому что опоздание на час, по-испански означает прийти вовремя. Потому что принято есть и пить так (благо это недорого), что хочется скорее спать, чем действовать. Потому что правильно надо понимать вечно повторяемые и самые любимые для всех испанцев слова: «маньяна» (завтра) или «маньяна пор ла маньяна» (завтра утром). Это может означать, что как всегда, никто никуда не торопится. Та же неторопливость вас ожидает и в койке. А это послаще нисперос – уникального испанского фрукта.

Разводы в Испании разрешены лишь с 1980 года. (Но разрешение можно ждать несколько лет). И хотя испанцы удивительно семейны и по-настоящему дорожат этими узами, сами понимаете, интрижка на стороне общественным злом не считается. К тому же почти всегда очень жарко и хочется раздеться.

Объективности ради надо добавить, что будет так здорово, как описано выше, только в том случае, если испанка не начнет что-то мыть или убирать (прервать ее будет невозможно). Или готовить паэлью – блюдо из риса, овощей и морепродуктов, чтобы кормить вас, кормить вас, кормить вас и умиляться…

Теперь – немного севернее, мимо Андорры.

Франция!

Лишь не многим более 10 процентов французов регулярно посещают церковь. Поэтому русское «не согрешишь – не покаешься» не подходит. Не согрешишь – значит что-то не сделаешь, не поймешь, не попробуешь. К тому же все без исключения женщины выглядят вызывающе. «А ну, попытайся меня соблазнить! Ну, попытайся! Попытайся, милый!» Она не откажется от рандеву. С удовольствием посидит с вами визави в каком-нибудь кафе. Красиво опустив глаза скажет «мерси» и согласится поехать к вам в гостиницу и провести время тет-а-тет.

Даже классику французы переделали на сексуальный лад. Ювеналовское «в здоровом теле здоровый дух» превратилось в выражение «в сексапильном теле – сексуальный дух». Кстати, о духе. То есть о запахе. В отличие от «глупых» американцев, пахнущих исключительно дезодорантами, французы знают, чем пахнуть. Наполеон, возвращаясь из похода, посылал вперед себя гонца, чтобы любимая женщина загодя перестала мыться. Исторический факт! «Жозефина, не мойся!» Тут нам до французов, безусловно, далеко. Представляете: «Маруся, не мойся!» И я представляю.

В душе все французы – революционеры. Поэтому адюльтер может трактоваться как свой маленький переворот. Устроенный своими руками, ну, или еще чем-то. Тогда все – комильфо, то есть «как следует». Отсюда и тщательность сексуальной прелюдии, и полная самоотдача в процессе любви. Кстати, французы считают, что волосы – безусловный помощник в этом деле. Они не бреют «всё и вся», как американцы или австралийцы и уважают волосатость в нужных местах. Даже газета, похожая на нашу «Спид-инфо», называется у них «Канар Аншене» – пойманная лиса. Пушистенькая такая.

Но, слава богу, что они от нас далеко. Любовница – француженка – это идеал, фетиш. К нему необходимо стремиться, о нем можно мечтать, но, желательно, никогда его не достигать. Тем более, если вы можете сравнить этот идеал с нежно пахнущей сибирским кедром женщиной из российской глубинки.

Швейцария от Франции совсем рядом. Но это не яблочко от яблоньки.

Сказочная страна! Чистота, порядок. Ослепительно красивые пейзажи. Чистейший воздух. Совершеннейшая нереальность происходящего вокруг усугубляется тем, что, узнав эту страну поближе, можно только удивляться – откуда берутся сами швейцарцы. Потому что секса в Швейцарии нет. Повсюду звонящие колокола просто делают «динь-динь». И это не является обозначением чего-то более возбуждающего, как в известном и совсем не швейцарском фильме.

Шокирующий консерватизм и строгость в выполнении уложений, законов, постановлений, инструкций и т.д. и т.п. Плюс почти пионерская прямолинейность и непонятное чувство беспокойства. Все переживают о том, что должно случиться что-то плохое. Повыситься содержание двуокиси серы в воздухе (подобные данные, кстати, обязательное приложение к сводке погоды), вы проколете колесо общественного велосипеда, не сможете вывести пару пакетов мусора в соседний район (это – страшное преступление!), потому что там, где вы живете, это дорого стоит, и много другого. Это волнует, тревожит. К этому обязательно надо быть готовым. Плохое, ведь, все равно случиться. И причем тут секс? Потеря времени! Поэтому процесс этот должен быть кратким и не утомительным. Чтобы утром быть в форме, трудясь на благо швейцарской родины. Выражения типа «сходить налево» отсутствуют напрочь. И объясняется это отнюдь не полной неразберихой в языках, из множества которых 4 – общегосударственных.

Просветительская цель в сексе также нереализуема. Почтовых голубей в армии упразднили совсем недавно. Консерваторы! Но даже если вы затащите кого-то в постель, учтите – это обязательно будет ее постель, а не какая-то другая. В ванной долго не дрызгайтесь! (Очистка воды требует затрат энергии – выработка энергии ухудшает экологию – это вредно Швейцарии – он не любит Швейцарию – сволочь, как я его ненавижу!) Особенно не прелюДодействуйте. Это может отвлечь. Утром не удивляйтесь, что она стала показывать простыни соседям. Это у них традиция такая – трясти с утра простынями у открытого окна, проветривая их.

И, в конце концов, если она настоящая швейцарка и дело происходит зимой, то ложась в постель, не забудьте напомнить ей, чтобы она сняла лыжи, в которых родилась.

Короче говоря, лучше получайте удовольствие от пользования великолепной сантехникой. Но не удивляйтесь, когда унитаз продолжительно шумит с неводным акцентом. Это работает встроенный в него фен для укладки, например, волос.

Отдохнув от любви в Швейцарии и набравшись сил, самое время переехать в Германию!

Вы – о чем? Секс?

Секс – это:

хорошо,

полезно,

нужно.

Его надо делать. Заниматься. Любить. Не бояться. Средства использовать. Женщин искать. Номер снимать. Женщину приглашать.

Для «ахов и вздохов» – уезжайте во Францию. Здесь же – будьте собраны. Держите форму. Удовлетворить немку – задача сложная, но – выполнимая. Не удивляйтесь, что немка (или немец) в качестве партнера могут напомнить вам дотошного археолога или микробиолога. Вы можете быть подвергнуты доселе не испытываемому исследованию. Однако все закончится благополучно. Хотя и быстро. Затягивать достижение цели немцы не любят. Но если вам ни разу не скажут «фантастишь!», значит вы не очень приглянулись.

Опасаться болезней не стоит. Холеный и смелый немец – это ложный имидж. Все очень боятся болезней. Постоянно принимают различные лекарства. Регулярно посещают врачей. А врачи в Германии такие, что спокойно умереть не дадут, даже если вы сами этого очень хотите. В крайнем случае, это может получиться попытки с третьей-четвертой, не раньше.

В публичные дома лучше не заходить, потому что можно огрести по морде от крепкокостной немки. Просто так. По-грубости. Для пущего кайфа. И в ответ на удивление услышать смех, похожий на звучание басов духового оркестра.

Остыть от Германии лучше всего, глядя на полотна немецких художников в Лувре.

Добрая старая Англия, здравствуйте!

Как известно, погода на Альбионе всегда хорошая, а вот климат – неважный. То же выражение можно использовать и по отношению к английскому сексу. Чопорные холодные дамы могут показаться человеку с восточно-европейской равнины несколько суховатыми. Или даже высокомерными. Это – не так. Англичанки используют невидимую вокруг себя стену как фильтр. За нее или сквозь него пускаются исключительно те, кто желанен.

«О! Спасибо, что пригласили меня переночевать. Я тронута этим уже сейчас!»

Однако помните, что для завоевания ее сердца, как ни в одной стране, важна постепенность и неторопливость.

Действовать следует так, как надо. Выполнить всю последовательность ухаживаний. Уметь восторгаться погодой и Фолкнером, помнить про «файв о клок» – чаепитии в пять пополудни, и уметь рассуждать о когда-то многочисленных колониальных владениях. Многие англичанки являются отъявленными феминистками и всячески подчеркивают это при каждом удобном случае. Но это не мешает им отдаваться самозабвенно и со знанием дела.

Если удастся соблазнить англичанку – это поступок, заслуживающий уважения. Особенно если вы не наследный принц или нефтяной магнат.

А когда вам надоест английский юмор и захочется поржать капитально – поезжайте в аэропорт Хитроу (названный, вероятно, в память о старом московском рынке – «Хитров рынок») и летите в Грецию. Там и вправду, всё есть!

Чувствуйте себя в Греции, как дома. Да и возможно ли иное в стране, где любимое занятие – не просто сходит поесть и выпить, но и поговорить. А может и спеть. При этом компанию разрушить нереально. Даже секс, зовущий домой, подождет.

Как ни странно нас многое связывает. Например, религия. Или любовь к тремстам спартанцам. Выучите по-гречески две фразы.

Диалог.

- Наши стрелы закроют лучи солнца! (Это «плохой» говорит).

- Тогда мы будем сражаться в тени! (Это говорит предводитель трехсот спартанцев – Леонид. Произносить эти слова надо с пафосом, как плохой артист).

Всё!

Если вы уже устроились в гостинице – ночевать одному вам не придется. Знание истории, уважение национальной гордости и недюжинный актерский талант – это впечатляет, захватывает и уносит. Несет, несет и кладет головой на подушку, из которой медленно прорастает смоковница. Греческая смоковница.

Многое может объяснить два момента. Слова «муж» и «жена» звучат на греческом языке также, как «мужчина» и «женщина», а уровень абортов – один из самых высоких в Европе. Но будьте осторожны! Немецкая медицина осталась далеко позади. И, танцуя сиртаки, смекните, где поблизости можно запастись презервативами.

Ругаются греки просто ужасно. Пропускайте это мимо ушей. Разобраться в этих словах почти также невозможно, как в русском мате иностранцу. Самое невинное выражение в адрес неприятного человека, начальника, например, – «огурец в заднице». Та же степень конкретики и в общении, и в юморе. Наше откровенное «да, была у меня одна в Воронеже» – для грека совсем не понятно. Там всегда детально расскажут – как была, где, сколько и прочие мелкие подробности.

Но, узнав любовь гречанки, вы простите им все. И будете думать только о том, что Одиссей был родом из этих мест. Что «демос кратос» на греческом языке означает «власть народа». Что почти мистический пейзаж вокруг притягивает, как магнит, и эфемерности колыхания воздуха отвечает нервная дрожь волны Эгейского моря, а в душе начинает звучать непонятная ностальгическая мелодия, заставляющая думать о поэзии и любви. Тем более, что и слова-то эти, почти все – греческие.

А когда путешествовать надоест – возвращайтесь скорее домой. Чтобы как можно ближе понять, что добрее, нежнее и прекраснее наших женщин на свете нет. Они – похожи на всех женщин мира сразу. Многогранны и великолепны.

Московская область. Поселок Вербилки. Дороги после дождей промокли. И на одной из улиц (естественно, дорога грунтовая) стала медленно расти яма.. Одна становилась глубже, шире и в какой-то момент проехать по ней стало невозможно. Люди звонили, просили о помощи… И она подоспела! В виде двух камазов с асфальтовой крошкой. Зачем на грунтовой дороге асфальтовая кроша? Это ненужный вопрос! Прислали, что было! Ну, и ухнули в яму эту крошку. Но ведь «крошка» - это просто такое ласковое название. Она не мелкая и тяжелая.

Потом поняли, что под водой в яме скрывалась труда канализаионного коллектора! Как поняли? Да, завоняло на всю округу! Она, вся округа, и сбежалась поближе к яме, чтобы точно идентифицировать запах. И поорать заодно. Камазы быстро умчались. Из Талдома (ближайший город, центр района) прислали экскаватор. И она стал вычерпывать ковшом воду и отправлять её… на соседние участки. Вслед за запахом по близлежащим участкам поползло само удобрение.

Мать экскаваторщика стала самой упоминаемой личностью в этот вечер! А он старался, старался и порвал водопроводную трубу. Вода в яму стала прибывать гораздо активнее и получила правильное название – «водо-канальная». Были вызваны сантехники. Посмотрели-посмотрели и решили, что вантузом тут не помочь.

А дальше – то ли нырнули и заткнули, то ли перекрыли воду где-то выше по труботечению – каныга (как её ласково называют настоящие профессионалы) перестала размешиваться с чистой водой. И… В это поверить трудно. Но это случилось. Земля, скорее всего, заходила ходуном. Естественно, сама, но образовалась дырка в трубе газовой. А дырка в газовой трубе – это совесм другое дело. Нюхать дерьмо или летать над лесом после взрыва – разница есть! Примчались газовщики. И сказали, что газовым ключом тут не помочь.

Нырять не стали, а перекрыли газ сразу. И в этот момент, а может даже чуть раньше, вместе со всеми трубами лопнуло терпение у местных жителей. А это – пострашнее газо-водо-какашечной смеси! И… пригласили телевидение! Вот – глубоко верное решение. Потому что наше телевидение давно не нюхало настоящей жизни! А ехать ему, телевидению, из Москвы 90 вёрст.

Талдомские начальники успели пригнать бульдозер, машины с песком и засыпать всю улицу. К приезду телекамер зыбучие пески были наведены. И напрасно вы думаете, что всё это я выдумал! В конце сюжета выступил талдомский начальник и поведал, что канализационную трубу не ремонтировали более 30 лет. А на вопрос дотошного корреспондента «А как часто её надо ремонтировать?» - улыбнулся и непостредственно бросил: «Мне-то вы зачем такие вопросы задаёте?»

И не упал, не провалился сквозь землю, которая секундой спустя чуть не засосала смелого москвича с микрофоном. И действительно. Как говорил Гуслик из фильма «Четыре танкиста и собака»:
- Будет обидно, если домой придёт похоронка, а в ней сказано, что «у говнах погиб».

Тем, у кого есть бассены в доме, скорее всего на налоги наплевать. Платит человек за мусорящий бассейн – ничего страшного! Но мы-то, не имея бассейнов, можем о них хотя бы поговорить.

Если вы еще не поняли, о чём я - поясню. В соответствии с одним из законов мусор у нас производят не люди, а строения. И бассейны – тоже. Это же общеизвестно! Выплеснет он за борт немного воды – и она тут же превращается в ТБО. ТБО – это не сокращение от «Тебя Безбожно Обкрадывают», а «Твёрдые Бытовые Отходы».

С одной стороны, это понятно. Тем, кто принимает такие постановления и законы, тоже хочется строить дома с басссейнами…

С другой стороны, почему бассейн? Не он один мусорит! Спортзалы, домашние кинотеатры, спальни и кабинеты… Чем они занимаются, думаете вы? Они создают ТБО!

И все платят! За квадратные метры в домах, которые мусорят! 10 квадратных метров дома производят 1,22 кубометра мусора в год! Метаматики посчитали, что дом в 100 кв.м обязан (так – в законе!) произвести 12,2 кубов мусора, т.е. по 1 кубометру мусора в месяц.

Вот, за бассейн «Олимпийский» приходилось платить так много, что его и снесли подчистую! Выгодно!

В доме таких бассейнов не бывает. Возьмем небольшой. Метров 50 квадратных, чтобы легче считать. Так вот с него – по полкуба мусора в месяц! И нечего! Рябит волной, как непонятливый! Мусор давай! Налоговики ждут!

Ручной мяч – это не тот, что хорошо выполняет команды «сидеть», «лежать», «фас». Это вид спорта такой!

Почетные гости смотрят матч из ложи… сидя, а не лёжа.

Мыловары! Как вам качество судейства?!

Если есть судья-стартёр, то должен быть и судья-тормозёр.

Какая разница забитых и пропущенных?.. И действительно, какая разница…

Оказывается самое лучшее время – это не юность, а рекорд!

Художественная гимнастика – это, практически, синхронное плавание в бассейне, из которого спустили воду.

Спортсмен, помни! И низкий старт может закончится высоким полетом!

Если боксер перчатками закрывает уши – значит он ушел в глухую защиту.

Скакалка – это веревка, а не спортсменка, прыгающая на батуте.

На ринге запрещено натягивать трусы до подмышек, увеличивая зону удара ниже пояса.

Задняя и передняя подножка – это термины борьбы, а не рассказ о трамвае.

Удержание на мосту с обвивом ног – это борцовский термин, а не кадр из мелодрамы.

Звездочка моя! Так называется плач велосипедиста на обочине.

Скрещения бывают двух видов: обычные и обратные. Это – гимнастика.

Название полукровная лошадь не означает, что у вас с ней одна мать или отец.

Вольт на маршруте – это не провода, упавшие со столба на дорогу, это – движение на лошади в конном спорте.

Подбивать лошадь – не означает толкать ее на что-то предосудительное.

Если эстафетная палочка называется так ласково – то и всё остальное тоже должно называться ласково: спортивные трусики, стартовый пистолетик, судьяшечка…

Чередование ног – это бег спортсмена, а не рассказ донжуана.

Парус у яхты потравливают руками, а не цианистым калием.

Костюм для плавания, несмотря на название, не включает в себя галстук и пиджак.

Пловчиха – это шеф-повар узбекского ресторана.

Старт принимают не внутрь, но – до еды.

Судья понял, что уже несколько секунд она находится в положении. В стартовом положении.

Выражение «гол как сокол» – означает, что мяч красиво влетел в ворота.

Пассивная игра и заигрывание с пассией – совсем разные вещи.

Когда стреляют из положения лёжа на стрельбище, то – это лежбище. А когда стоя – стойбище.

Какой-то вы игрок – неприкрытый!

А что, команду «тре крунур» тренирует тре-тренер?

В спорте бывает судья в поле – и никогда не бывает судьи в лесу.

В футболе бывает удар по мячу ножницами, но только не маникюрными, конечно.

Очень неудобен спортивный молот. Ядром на веревке – ни гвоздь не забить, ни кочергу распрямить!

Формула один есть. Формула 3000 есть. А где остальные 2998 формул?

Вид спорта – скелетон – ждет большое, долгое будущее!

Прыжок с Ниагарского водапада в бочке равен двум боям с завязанными руками против Тайсона.

Наряду с женским именем Олимпиада решено использовать мужское – Чемпионат.

На утешительных соревнованиях не говорят добрых слов, не гладят по голове и не дают конфетку.

Это что получается? Если в плавании судью называют секундометрист, то в пятиборье он – очкотрист?

Спортивная приватизация: подкинули монету и решают это твоя половина поля, а это – моя!

Общая сумма очков – это сумма (по модулю) диоптрий каждого глаза.

Спортсмены помните: окончательный результат всегда включает в себя НДС и налог с продаж!

Он входит в число десяти сильнейших спортсменов! Спортсмены, постояв, уходят… Он остается, удивленный…

Олимпийский дух ни к запаху, ни к колдовству никакого отношения не имеет.

Фраза «она не в форме», не означает, что спортсменка – раздета.

Означает ли удаление с поля – приглашение в рощу или на ферму?

Он показал абсолютный результат на продолжительность ныряния!

Ивановым вчера был побит рекорд. Рекорд выздоравливает.

Стипльчез – это бег или скачки с препятствиями. То есть, скорее – стипльЧЕРЕЗ!

Бегать трусцой – ей, трусцом – ему!

Помните: судья-информатор не состоит на службе в оргагах внутренних дел!

Наркоманы! Меняйте свою дорожку (шмыг носом) – на беговую!

Боксер-левша не подковывает блох!

В спорте «держать на дистанции» – не значит вести себя высокомерно.

Бросок из стойки к бармену и шейкеру никакого отношения не имеет.

Победа на тушé в тяжелом весе – это, чаще всего, победа на тýше.

Сюрплясс – это не сюрные танцы, а попытка стояния на велосипеде на одном месте.

Прости им, господи, их упражнения вольныя или невольныя…

Если у снаряда отсутствует калибр – значит, вы в гимнастическом зале, а не в танке.

Пловцы! Вы можете занять сначала первую воду, потом – вторую… Но помните: воду придется вернуть!

«Я вам – что? Крайний? – спросил форвард.

Можно ли заниматься прессингом до 16 лет?

Когда у команды остался в запасе лишь один игрок, то это уже не скамейка, а – пуфик запасных.

Вопрос: Какое у вас место? – в спорте считается приличным!

Проиграть полкорпуса лодки – не значит увезти после соревнований одну корму.

Выведение из равновесия и бросок – это по-бытовому: скандал и развод, а по-спортивному, в дзюдо: укиото!

Русский и японский языки практически одинаковые. Победа в виду неявки противника по-японски: фузен-гачи, то есть: не явился, остался у кузена на дачи. Всё понятно.

В дзюдо окрик: чуй! – это не о том, что надо чуять опасность, а – предупреждение.

Команды в дзюдо запомнить очень просто. Например, команда «Не двигаться!» – «Соно-мама», то есть замри, тихо, мама – спит. «Соно мама».

Полевые испытания – это не сельхозработы, а часть соревнований по конному троеборью.

В конном спорте определяют вес всадника и вес всадника с лошадью, но это не значит, что сначала его взвешивают пешим, а потом – верхом на коне.

Конный завод – это не то место, где нет людей и работают одни лошади.

Паркур – это не запах от куриного бульона, а – маршрут в конном спорте.

Серая в яблоках – это масть лошади, а не продолжение рассказа о Серой шейке.

Тройная система – это не русский способ выпивки, а – препятствие в конкуре.

Бег трусцой – это не – чем?, а – как?

Если спортсмен чисто выполнил упражнение, ему чисто поставят высокие баллы.

Бежать на время – это не бежать насовсем.

Второе дыхание открывается только некоторое время спустя, как закрывается первое!

Секундомер – это прибор, который бывает ручным, а бывает и беспристрастным.

В фехтовании действительно есть острая конкуренция!

В спорте – как в жизни. Известно, кто бросает молот, но никто не знает, кто его подбирает.

Яхтсмен во сне не поворачивается с боку на бок, а – делает оверштаг.

Выражение: ложиться на курс – не студенческое, а – спортивное.

Спортивные плавки всегда – тугоплавки, то есть сидят достаточно плотно.

Сколько рекордов вы установили? Два, но один постоял – постоял, и упал.

Спортсмены –как дети, всё играют, играют, играют…

Свободным игрок бывает недолго. Только придет успех – и он женат.

Если спортсмен говорит: – Я – в ауте, возможно, его команда взяла тайм-аут.

Смена сторон – это спортивный термин, а не переодевание носков наизнанку.

Раздельный старт – это не то, что мужчины – отдельно, женщины – отдельно.

Пропустить укол – это из фехтования, а не страх перед прививкой.

Жим-жим, жим-жим – это тренировка тяжелоатлета.

Неотразимый гол – это не о его красоте.

Красная карточка – это понятно: бубны или черви. А вот – желтая?

В футболе название «левый защитник» не означает, что он неважно умеет играть в футбол.

Подкатиться под игрока – не значит пытаться начать ухаживать за ним.

Искусственное положение вне игры так же экологически чисто, как и естественное.

Офис радиостанции «Сити FM» у нас был сложный. С рестораном, баней и массажным салоном на первом этаже. С телекомпанией ТНТ – во всём остальном здании, кроме этажа, который занимали мы.

Ресторан – дорогущий. Баня на работе – это несколько непонятно. А массаж – это и есть работа на информационном радио. Постоянный массаж всего. И, если он вдруг исчезает, если не надо вертеться, суетиться, то либо на дворе – пустые выходные, либо - всё умерло.

Разговорная информационная молотилка. В студии всегда кто-то есть. Даже один звукооператор, уныло запускающий в эфир записанные треки. А ночью – дежурный! Вдруг что?

Но резерв должен быть. Потому что порядок – прежде всего. И я сделал несколько дисков, один из которых надо было вставить в дисковод (если что), нажать на кнопку и вывести соответствующую линейку на микшерском пульте.

Но что же может произойти, когда в офисе – всегда люди и вещание круглосуточное?

- Перестраховываешься ты, Егор Егорыч, - с укоризной произнёс Александр Герсимов, наш главный редактор.

Тут самое время что-нибудь написать о природе, о погоде. О том, что на улице моросил мелкий дождик и было весьма прохладно. Осень воткнула в асфальт Трифоновской улицы свои мозолистые пятки, встав прочно, надёжно. Многие говорили, что именно от этого возникла искра. Кто-то утверждал, что в бане плеснули на камни что-то не то. Короче говоря, баня загорелась. Наш 4-й этаж стало заволакивать дымом. И что коллеги, побежали? Ха-ха! Сидели и работали!

- Да, ну! Ерунда! Клавиши-то компьютера видно!

Видно?! Вытолкали всех. Стоим на улице. Курить не хочется почему-то. В эфире – тишина.

- Ну, что? Кто пойдёт диск вставлять? – очень издалека начинает главный редактор и невольно косит на меня взгляд.

- Ладно, - говорю, - Если что – сделайте всё красиво!

На этаже, кстати, было совсем не смертельно. А на улице Герасимов тихо спрашивает:

- Как долго будет играть диск?

- Ещё 45 минут. Потом менять.

- Может, ну его в баню!

А вот на это мы пойти никак не могли! Баня уже сгорела.

И куда же пойти на работу? На этот вопрос, несколько раз возникавший в моей жизни, в то время было совсем непонятно, как ответить.

Я радостно распрощался с «Культурой», точнее с радиостанцией, которая имела этот псевдоним.

Первая безработно-беззаботная неделя прошла хорошо. Со второй всё тело начало болеть. Фитнес-клуб не помогал. Срочно нужна была динамо-машина в любом, желательно нерабочем, состоянии.

И тут… Новая радиостанция! Московская (т.е. ездить далеко не надо!), информационная (значит, будет, что покрутить!). Но с ужасным названием! «Сити FM».

Это упоминание Частотной Модуляции (Frequency Modulation) одно время модно было вставлять в название. Но, казалось, что те времена прошли. Радиовещание с пилот-тоном и нижний диапазон УКВ тихо умерли (ну, почти), а все продолжают даже в названии упоминать, что мол мы – тут, в верхнем диапазоне, который по-иностранному стали называть FM-диапазоном. (Хотя это – тоже УКВ, но не об этом сейчас). «Сити ЧМ» звучало бы ещё хуже.

Потом, кстати уж, когда начальники из Газпроммедиа решили назвать станцию «Дети FM», я бился до последнего! «Дети частотной модуляции» - это никак не совпадало с моей концепцией. Но – проиграл. Любовь к английскому победила зарождавшуюся было любовь к нашим детям.

Надо было писать резюме. Хорошо, CV. Curriculum Vilae. И я витал над этой бумажкой, витал… И позвонил Александру Анатольевичу Герасимову.

В Центре международной торговли по тем временам было пафосно. В туалетах пахло искусственным, а не естественным ароматом, ремешок секретарши стягивал её армутную талию где-то на уровне моего носа.

Увидев в комнате для переговоров директора (Эйдельман) и главного редактора (Герасимов) я сразу понял, что жизнеописание моё они уже прочли. «Не надо было писать про лазерную доплеровскую анемометрию и учёную техническую степень», - почему-то подумал я, но было уже поздно.

Пришлось махнуть волосами и уйти. А махнуть было чем! Я же не просто так – я только что с «Культуры»! Снятая с затылка резиночка освобождала пугающую любого копну, которая закрывала меня до самых локтей!

Через неделю я сам позвонил Герасимову. «Никто из вас никогда не делал разговорного радио. Пришлите мне технологию, маршруты, организацию сети, обмена, резервов и пр. Я просто так помогу и скроюсь навсегда. Денег не прошу, вообще ничего не прошу».

Через день я отправил мои соображения об организации процесса. Для процесса они были неутешительны.

Герасимов по телефону был краток: - Жду.

Мы поговорили.

- У меня должности для вас нет, - подытожил он наш разговор, - Сейчас есть ставка шеф-редактора. Через 3 месяца будем менять штатное расписание – придумаем должность.

Должность придумали. Всё, что между небом и землёй – это эфир. Быть директором эфира – это и красиво и смешно.

- Не круто ли? – всё-таки поинтересовался Герасимов.

Я сделал в воздухе некоторые движения, словно ощупывая этот эфир, и тихо сказал:

- Нормально.

Умелое тисканье руками эфира перед собой окончательно решило вопрос. Тискать его пришлось более 2 лет, пока у меня не появились дети. Дети частотной модуляции.

На одной из молодых тогда радиостанций работал маленьким начальничком один мужик. Обдрюзгший и обдрябший, как капитализм у Маяковского. И пахло от него… каким-то средством для уничтожения тараканов, мух, да и вообще всего. На стуле он сидел развалясь, отодвинувшись от стола и раздвинув ноги. Вокруг часто были люди. Он мог запросто мне, проходящему мимо, махнув рукой так, словно в ней была сигарета, пепел от которой он хотел стряхнуть себе за плечо, сказать:

- Да, ты подойди ко мне через полчасика. Поговорить с тобой надо.

Один раз я промолчал и, конечно, не подошёл. В другой раз (а кругом-то – люди, сотрудники наши!) ответил, что занят, и он сам меня может найти.

Тут надо добавить, что я там тоже был начальником. И статус у меня был повыше. То есть тут ещё и субординация трещала. А как было не дать ему метить территорию его пахучей струёй?

После третьего раза я пошел в главному редактору. Посоветоваться.

Он меня внимательно выслушал. Выпрямился. Лицо приобрело официально-похоронный характер, и молвил:

- Видишь ли, существует субординация. Коллектив – это не просто. Это отношения. Это – этика. Это – производственный цикл.

В этот момент я как полный болван сижу и внимаю совету бывалого! А он продолжает:

- У нас это всё складывается, на мой взгляд, очень хорошо. Поэтому, так же при людях, после его выпада, громко и внятно, пошли его «на @@й». Я его знаю! Всё наладится!

И что вы думаете? Подходящего момента долго ждать не пришлось. Совет был приведён в действие. И отношения наладились! Мне показалась, что даже запах слегка развеялся.

Пришло новое руководство. Естественно, собрали совещание.

- Мне нужно радио влияния, - сказал самый главный.

Все промолчали. Я-то не против, но на что он захотел влиять? И я решил уточнить. Зря. Потому что, судя по ответу, он и сам не знал, что это такое. И получилось, что я поставил человека в неудобное положение.

Его «правая рука», тоже новый, уже начал разворачиваться. «Не боги горшки обжигают», - любил повторять он к месту и не очень. Вдруг войдёт к кому-нибудь в кабинет и громко, как очередной номер на концерте объявит»: «Не боги горшки обжигают!» Но, если вы подумали, что он был каким-то прямоугольно-параллепипедням, вы ошибаетесь. Потому что иногда он еще говорил, что незаменимых людей нет. Входя в кабинет он этих слов не произносил, всё-таки какое-никакое комсомольское воспитание угадывалось, но мог это сказать, например, в столовой.

- Хороший гуляш, да-а-а! Незаменимых людей нет!

Как обычно с приходом новых начальников – начали с ребрендинга. И все совещались, переговоры проводили, а месяца через два изменили две полоски в логотипе. Работа была выполнена.

Не боги решили обжигать и контент радиостанции. Тяжёлым, вовсе не божественным скрипом в эфир попёрли часовые оковалки с гостями, итоговые программы, подметающие всё с прошедшей недели и прочие оригинальные форматы. Редакцию начало потряхивать. Кто-то запил. Двое решили использовать момент и пожениться. Одна быстро сообразила, что хорошего ждать не приходится, и по ускоренной программе отправилась в декрет.

Работать стало неинтересно.

- Что это? – грозно спросил любитель свежих поговорок.

- Заявление об уходе, - я был спокоен и твёрд.

- Всем подписываю сразу, вам не подпишу. Подумайте до завтра, а сейчас ответьте – почему?

- Может быть, не надо? Я решил твёрдо.

- Говорите!

- У нас с вами очень разные подходы. Кредо разное. Нам вместе будет трудно. Я считаю, что горшки должны обжигать профессионалы, т.е. боги. Если это делают не боги, то получаются, в лучшем случае, ночные горшки. И еще. Весь мир держится на незаменимых людях. На мой взгляд он так устроен. Они – его основа, остов.

Он внимательно посмотрел на меня:

- Тогда по соглашению сторон. И с парашютом!

На той радиостанции работать было трудно. Ребята неплохие, но уровень профессионализма… Хотя, зачем это я? Какой такой уровень? Очень высокий, нет – «очень прекрасный» уровень!

…Встречаю в коридоре начальника, и он говорит, что будут присылать местные новости из Питера и надо придумать одежду (т.е. оформление), посмотреть, куда поставить в сетку и пр. Говорю ему, что сначала надо придумать, как рубрику назовём?

- Нечего придумывать, - отвечает, - я уже придумал. Так и назовём – «Петербургские хроники».

Стараюсь аккуратно возразить:

- Это слово – «хроники» - омоним. Может быть, без него обойдёмся?

- Ну и что? – отвечает, - нормально!

- То есть, если возьмем для оформления рояльчик, и на слове «хроники» икнём – тоже нормально?

- Только ты так слышишь!

- Другие тоже услышат – смеяться будут.

Начальник обиделся.

А завтра должны были обсуждать новую программу - о критике. Оба моих начальника хотели собрать на целый час несколько критиков (звучала цифра 6!) – и, чтобы они свистели художественно обо всём на свете.

Я в принципе всегда был против подобных больших форматов а ля «всесоюзное радио», считая, что время того потребления безвозвратно ушло. Да ещё и несколько человек! Картинки же нет, как их развести, как идентифицировать голоса в эфире?! Да ещё и критиков!

…Наступило завтра. Я сидел у себя в кабинете, носом уткнувшись в плей-листы, как вдруг… Распахивается дверь и на пороге стоят оба начальника. Самый главный из них начинает:

- Сейчас обсуждали программу о критике. Кстати, ты заметил, что тебя не пригласили?

Я-то, конечно, заметил, но очень был рад этому. К тому моменту я уже какое-то время понимал, что ничего хорошего здесь не будет. Неинтереснейшая (в основном) скукотища для узкого круга. Что в принципе противоречит законам создания радио.

И я допускаю невольную бестактность, отвечая начальнику:

- Вот и хорошо, а то у меня работы по горло!

Они смотрят друг на друга и вновь я слышу тот же голос:

- Видишь, как он разговаривает? Он – работает! А мы – ерундой занимаемся!

Понимая, что надо эту реку повернуть в иное русло, спрашиваю:

- А как решили назвать программу?

И мирно, максимально по-доброму, улыбаюсь. Они перегладяваются и второй начальник говорит:

- Все думали, обсуждали и решили назвать «Суд критики».

Я выдержал невольную паузу в две-три секнды, за которую принял твёрдое решение, что больше здесь я не работаю! Не дотянуться мне до этого уровня! И уже совсем осмелев (решение-то принято!) говорю:

- В русском языке последняя буква в слове «суд» при произнесении оглушается. Вместо «д» мы произносим «т». Вопрос: что, судя по названию, будут делать в эфире ваши критики?

И не помню сказал я это вслух или только подумал, что хорошо бы объединить новсти из Питера с критиками, и назвать прямо и честно, без обиняков: «Ссут хроники!».

Я не помню, что мне отвечали начальники, потому что вещи свои начал собирать сразу же.

Обычно о всех премиях занешь заранее. Тебе звонят за несколько дней и, немного поломавшись, сообщают, что мол, на церемонии надо обязательно быть, да ещё про дресскод напоминают. Я давно научился проверять – дадут или нет, поэтому, тоже помявшись, говорю, конечно, очень хотел, но именно в этот день не смогу. «Как не сможешь, а премию за тебя кто будет получать?» - слышу в трубке и «иду навстречу».

Но в тот раз всё было по-другому. Я знал, что ничего не светит. Стараниями коллег по цеху меня решили прокатить. Звонок. «Ну, ты заглянешь на церемонию?» - спросили и, не дождавшись ответа добавили, - заодно очень важный вопрос обсудим, есть предложение интересное».

Я и пошёл.

Тут надо оговориться, что, занимаясь наукой, время от времени писал статьи в журналы, сборники. И, по-моему, одна (или две?) статьи у меня есть без соавторства с замечательным завкафедрой.
Т.е. к соавторству я привык и отношусь к нему спокойно.

Церемония началась. Выходит большой и, как всегда лохматый, начальник и начинает речь, что, мол, событие у нас – два новых радийных проекта, ни на что не похожих, и мы не можем не отметить их. Проекты-то он назвал – и я, удивившись, ещё сидя, стал застёгивать пуговицу на пиджаке. И тут лохматый начальник называет имя моего непосредственного руководителя. (Или посредственного руководителя – не знаю, как правильно написать?) Он, то есть, мой, выходит на сцену, кланяется, благодарит. Я слегка - как это правильно сказать? - офигеваю. Ну, думаю, ладно. Одно дело делаем, не в статуэтках счастье. И тут называют мою фамилию. Мол, давай, тоже выходи. И ты причастен. Тоже.

А потом был перерыв. И были слова, сказанные только мне, тихо: - Ну, ты прости, так уж вышло.

Да, ради бога! – ответил я, - Но речь твоя была хороша. Странно только, что ты сам меня не назвал.
А, сели бы они и не позвали меня?

Он посмотрел на меня как-то странно, почти испуганно. Но дальнейшая жизнь показала, что выводов он так и не сделал. Так и продолжал и продолжает воровать чужие идеи. И делает это красиво, надо признать.

Кадры, может быть, решают не всё, но очень многое. Тем более, когда речь идёт о радио.

Что собой представляет радиостанция? Компьютеры, железки разные, столы, стулья… Сами по себе они не звучат. Они не производят содержания, которое в угоду моде и профессиональному арго называют контентом.

Это делают люди. Очень разных специальностей, разных навыков и умений. Люди – главное на радио. Если редакция встала из-за столов и вышла куда-нибудь, не сразу и поймёшь, что это за офис? Какой компании? Понятно, без заглядывания в вещательную студию или в студии подготовки программ.

Найти грамотных, умных, талантливых людей всегда было непросто. Конечно, всегда ещё хотелось, чтобы профессионалы были ещё и нормальными, хорошими людьми. А вот это уже удавалось не всегда. Однако для меня всегда был важен результат работы. С очень приятными, добрыми и т.д. каши можно и не сварить. Этот мой подход к формированию коллективов не однажды аукался мне самому, но результат всегда был. Да, это сложно. С талантливыми, одаренными – трудно. Но с другими большого результата не добьёшься. Руководить таким коллективом ох, как непросто, но здорово. Наладить технологическую цепочку, алгоритмизировать процесс, оптимизировать всё, что только возможно, вплоть до оргинзации рабочих мест и технологических маршрутов, время от времени подкручивать этот механизм и видеть, как всё слаженно работает. Как фактически из ничего рождается нечто, что называется радио. Как появляется содержание, смысл, эмоция.

Как и всякого нормального человека меня часто обманывали, предавали, воровали мои идеи, били в спину. Но я расстраивался только в сам момент события. Сейчас, когда многое сделано, многое позади, я, в крайнем случае, жалею этих людей. А вспоминаю, как много удалось сделать. Потому что радио не может быть сделано одним человеком (я написал и улыбнулся, потому что такой опыт был и я о нём расскажу!), это – коллективный продукт.

Что ещё важно отметить в этой преамбуле? То, что я всегда занимался разговорным радио. Нет-нет, я люблю музыку. Хорошую музыку. Поэтому музыкальные радиостанции слушаю очень и очень редко и очень выборочно. Тем более в наше странное время, когда рейтинг (читай – деньги) решают всё. Именно всё. И о вкусе, разуме тут речи уже не идёт. Включите почти любую (Но, слава Богу, всё-таки не любую!) радиостанцию – и вы поймёте, что я имею в виду. Для меня слово всегда было значимо. Как говорили на Всесоюзном радио, «слово – не воробей, поймают – вылетишь!». Теперь никто никуда не вылетает. Прочно, грузно сидят в студиях, дыша непрофессионалзмом в дорогие микрофоны.

Я обязательно напишу, с допустимой степенью подробности, как мне работалось на радиостанциях. А это были: радио «Спорт FM» (холдинг «Медиа-Мост»), радио «Культура», радио «Сити FM», «Детское радио», радио «Звезда», радио «Книга».

По-моему, он был французом. И была у него странная любовь – ползать по зданиям. Снаружи. Прилипает каким-то образом – и пошёл вверх. Внизу собирается толпа – ждёт свиста падающего тела. Его так и звали, по-американски – «Человек-паук».

И вот он приехал в Москву. И решил прилипнуть к одному из чужеродных зданий «Москва-сити». Что делать нам? Новостей в ленте – никаких. Тишина и тоска. Надо послать корреспондента. А вдруг шмякнется? Мы сразу тогда распространим эту картинку в эфире радио.

Послали девушку: «Езжай, погляди на француза!». «Ой-ой-ой!» - ответила она и поехала.

А там милиция уже всё оцепила. Но у нас в редакции работали такие девушки, что их даже ОМОНу остановить не под силу! И – она прорывается! Толпы у башни нет. Несколько человек. Подождали немного и «паук» пополз. Короче говоря слазил он туда-сюда, отряхнулся – и всё.

Мы, 2 начальника, сидим у одного из нас в кабиненте и слушаем собственное радио. Наша корреспондент выходит в эфир:

- Это было незабываемое зрелище! Он так замечательно забирался на это стеклянное здание… бла-бла-бла… Но только сорок шесть лифчиков смогли наблюдать за этим событием.

Мы удивленно смотрим друг на друга.

- Как ты думаешь, сколько это человек? – спрашиваю я.

- 46 дели на два, т.е. на две – значит 23 человека!

- А зачем делить? В лифчике всегда… Это… По две. 46 женщин что ли было?

- Точно! Не надо делить! Но почему она людей лифчиками стала считать?

- А почему через кордон пробились только женщины?

Пришлось перекривать эти загадки и ждать корреспондента.

- Ты зачем людей лифчиками считаешь? – тут же бросились мы на неё.

- Я… я… Нет, людей лифчиками не считаю!

- Ты это брось! Считаю, в смысле пересчитываю, подсчитываю!

- Я… я…

Глазами хлопает, не понимает, в чём дело. И то правда. Накинулись вдвоём на бедняжку! Ну, дали ей водички, включили полицейскую запись (так на слэнге называют запись эфира), сидим – слушаем!

- Бла-бла-бла… Но только сорок шесть лифчиков смогли наблюдать за этим событием.

- А? – мы опять хором, - лифчики!

- Я… я… считала их, да. Сорок человек всего было. Сорок! Сорок счастливчиков!

- Слово счастливчики на букву «Щ» начинается, а не на «Ш», - сказал кто-то из нас, но, понимая, что здесь что-то не то, мы переглянулись.

- Всё. Ясно! К преподавателю по технике речи! С завтрашнего же дня!

Как же хорошо, что корреспондент быстро ушла. Потому что сдерживали мы себя уже еле-еле. Бутылка виски как-то сама собой плавно опустилась на стол:

- За сорок шесть лифчиков!

Она вышла из студии. Красивая и немного уставшая. Казалось, что она не идёт по офису, а парит, едва-едва дотрагиваясь до земли.

- Привет!

- Привет!

- Надо поговорить, загляни ко мне, - прошу я.

- Через пять минут, - бросает она на ходу и парит дальше по коридору.

Дверь в кабинет прозрачная и я успеваю сделать серьёзно-трагическое лицо до того, как она повернула ручку.

- Случилось чего?

- Мы с тобой давно знакомы, - издалека начинаю я, и ты знаешь, как я к тебе отношусь…

Выражение её лица становится серьёзным:

- О, боже! Говори, наконец!

- Ты стала очень хорошей ведущей, ты – большой молодец! Но иногда ты произносишь слова… какие-то странные. Это не украшает ни эфир, ни тебя.

- Что было? – голос её начинает дрожать.

- Скажи мне, пожалуйста, кто такие «мудачи»?

- Ккктооо?

- Ты это слово повторяла сегодня всё утро! Послушай «полицию». (Это запись эфира).

- Нет, не говорила я такого!

- Говорила, - настаиваю я.

- Такого быть не может, - не очень активно сопротивляется она.

- Может. Придёшь, послушав «полицию» и расскажешь. Но обрати внимание, ты постоянно ругалась в эфире, повторяя: «Все – мудачи!»

Наступает пауза. Глаза (какие это и без того большие и красивые глаза!) расширяются медленно и её слегка парализует. Да, она – умница. И ей долго объяснять ничего не надо. Поэтому я лишь тихо произношу:

- Цезура, моя дорогая, це-зу-ра!

Давно это было… Я узнал, что они заявили к участию в конкурсе мной придуманную работу. Ну, да ладно. Но почему мне не сказали ничего? А что стоило-то? Набрать мой номер и сказать, что, мол, понимаешь, нам очень нужно. Работа хорошая, есть шанс. А у нас ничего нет. И что бы я ответил? Я бы ответил: - Да, конечно!

А сейчас я сидел в зале и смотрел на них. На моих бывших коллег. Которые очень аккуратно рассказывали, как они придумали то, что придумал я. А ощущение было такое, словно я, именно я, делаю что-то нехорошее. Это было странное чувство. Неловкости и стыда одновременно.

После церемонии говорю их главному:

- А почему ты мне ничего не сказал, не спросил? Или я там указан как автор?

- Нет, тебя в авторах нет!

- Странным тебе это не кажется?

- Знаешь, я вспомнил, что идею эту ты предложил у меня в кабинете. Поэтому я вполне могу считаться соавтором.

Я внимательно посмотрел на него. По идее надо было что-то сказать. Что-то. Надо. Но не смог я. Как писали в книгах: не смог вымолвить ни слова. И подумал: всего один звонок, всего один. Как многое он мог бы изменить! А потом стал перебирать в голове кабинеты: к кому бы наведаться? К писателю? К учёному? К врачу? В какой области себя проявить?

Это было давно… Лето. Жара плавила кондиционеры, кондиционеры мерно урчали.

Работа в воскресенье – это, скажу вам, совесм не радость, но только с одной стороны. С другой – красотааа! Начальства нет. Людей в офисе почти нет. Работай спокойно, можно сказать полулёжа. Но есть и неприятность: новостей – тоже нет! И тут, как у Ходасевича: «Всё жду: кого-нибудь задавит Взбесившийся автомобиль…»

А он не давит и не давит. На этот случай есть вечнозелёные материалы. Одним из таких были записанные ответы на вопросы какого-то чиновника.

Фамилия чиновника была Тугарин. Ребята решили симитировать прямой эфир. Что, конечно, против правил. Ведущий впрямую зачитывал вопросы, а звукреж включал фонограмму с ответами. Но был в этой производственной цепочке редактор. Он готовил вопросы. А у редактора было лето. А лето было жаркое. И тоска в офисе смертная! Никого! Тишина и необычный покой. И мерное урчание кондиционеров. Поэтому редактор решил пошутить и после подводки: «сегодня… бла-бла… на наши вопросы… бла-бла… ответит… бла-бла… Тугарин», он нажал клавишу «Shift» и в скобках написал: змей.

Удивительно, что и у ведущего (очень хорошего) было лето, и была жара, и было полусонное состояние… Поэтому он так всё и прочёл: ответит на наши вопросы Тугарин-змей.

Звукреж еле-еле попал пальцем в кнопку, чтобы пошла фонограмма. Редактор стала биться головой о дорогостоящий пульт, но между всхлипываниями и приступом смеха, смогла объяснить по связи с ведущим, что «змей» - это для него, не для эфира. Мол, чтобы расслабиться. И что вы думаете? Первое его «ха-ха» сдвинуло с места пантограф с микрофоном. Его трясло от смеха и он начал сползать со стула – видимо, всё тело неестественно как-то ослабло. А фонограмма-то идёт… Секунды остаются до того, как замолчит Тугарин-змей. И тут уж жди беды! Следующий вопрос был зачитан по складам, по слогам, которые перемежались то долгим «и» на вдохе, то долгим «а» на выдохе. И слезами, катившимися у всех из глаз. А вот поди ж ты – влага, но прохладнее от неё не стало. Но настоящая радость всё же случилась: начальство ничего не услышало! Воскресенье! Лето! Жара!

Московская информационная станция. Как говорил один из ведущих: «Мы – голос Москвы, а не его эхо!». Всё было шустро, слажено, налажено. Но работы было много. Станцию делали с нуля.

Талантливым ребятам было тесно, т.е. их было много. И вот, прошёл год. Это ли не повод! Надо собраться, отметить! Повеселиться! Призы придумать и раздать.

Безусловным корреспондентским перлом были «40 счастливчиков», которые прозвучали в эфире как «46 лифчиков». Так что с наградой для репортёров было решено. А вот купить 3 лифчика – золотой, серебряный и бронзовый – 8-го размера оказалось совсем не просто. Но герои нашлись! Примерять их можно было только на голову, точнее – на две головы сразу, поэтому уже приподготовке к празднику было пролито от смеха немало слёз.

А с остальными что делать?

С редакторами поступили так. Они что делают? Пишут. Поэтому приз – «Напи-сити». С ударением на второй «и».

Мне как директору эфира вручили диплом за работу в выходные (что делать – работу люблю, отдаюсь ей по полной!) – «Воскре-сити».

Остался главный редактор. Он всё это затеял, стоял у истоков. Вот и кто он после этого? Правильно, отец!

Такой диплом ему и вручили: «Отца сити!».

Вечеринка прошло на высоком дружеском уровне, на следующий день (причём все в полном составе, никокго не уволили!) вышли на работу.

Я прохладно отношусь к музыкальным радиостанциям, но эта была исключением. Радио «Орфей». В то далёкое время туда пришла новая команда, чтобы из филармонии в эфире сделать всё-таки радио. Но «старые арботники культуры» ещё встречались в коридоре, ещё что-то делали. Меня попросили наладить работу информационной службы, а заодно и озвучивать информационные выпуски. Их было не так много, поэтому делал я это дистанционно, работая на другой радиостанции. Всё бы ничего, но передать записанный выпуск тогда можно было только «живьём». Шпиндель с чистыми болванками CD-диском обнажался довольно быстро. Две героические девушки приезжали помогали доставлять этот бесценный материал на Пятницкую.

Через какое-то время встал вопрос об итоговой недельной программе. Это – довольно обычное дело, лёгкий вид радио-халтуры. Материала скапливается достаточно, его надо только скомпоновать и оформить. Эфирное время заполнено, материал использован повторно, затраты минимальны – всем хорошо. Методически это, может быть, и верно – повторять главное, но выражение лица при этом всегда кислое. Потому что итоговая программа – это не перекладывание из маленьких кучек в большую, это – другая работа, но сейчас не об этом.

Лица у сотрудников были не очень весёлыми и это – понятно. Новый директор – чудесная Ирина Герасимова – рождала ветер перемен. Кто-то понимал, что не впишется в новую историю.

И тут вижу горящие глаза! Женщина (из старой гвардии) идет мне навстречу по коридору на Пятницкой, а выглядит так, словно именно она, а не Капица, только что открыла сверхтекучесть жидкого гелия.

- Егор Юрьевич, вы представляете! Представляете!

- Представляю, - я осторожно решаюсь поддержать разговор, потому что коридор – это труба, из которой никуда не денешься.

- Представляете! В радуге – семь цветов!

- Да-да, слышал.

- А в неделе – семь дней!

- Да, мне говорили.

- Так вот! Надо нашу итоговоую информационную программу назвать «Радуга». Ведь так удачно совпало! Представляете!

- А подрубрки будем объявлять?

- Какие подрубрики?

- Вот так. «В эфире информационная программа «Радуга». Понедельник. Красный. До».

- Почему – до?

- Так ведь в октаве 7 нот.

В глазах недоумение. Жидкий гелий стремительно застывает, течёт всё хуже. Нервно поддав снизу вверх где-то за ухом архитектурную причёску, женщина произносит:

- Буду думать!

Люди старой формации не могут без совещаний. Как их учили в комсомоле или в единственной тогда партии, так они и действуют. Я тоже много времени провёл и потерял на самых разных совещаниях и неэффективность этих мероприятий всегда была очевидна.

Однажды я предложитл совещания записывать на диктофон, а потом рассылать всем. Мало ли, вдруг кто-то проспал. Или кто-то пропустил что-то важное.

Совещания на той, далёкой и несуществующей уже радиостанции были тоскливы и на редкость непродуктивны.

Некоторые спали.

Очень удобно, когда ты носишь очки, да ещё и затемнённые. Глаз не видно. Главное – научиться контролировать голову. Даже, если она медленно сползает на грудь – не беда. Беда, когда она резко поднимается вверх – это выдаёт забытьё.

Один из таких коллег, редкий болтун и лентяй, вздрагивая после краткого, но очень глубокого сна, любил вдруг неожиданно говорить:

- Да-да, надо работать!

На него смотрели с понимаем: а ведь правду говорит!

Однажды докладываю я какой-то план-график или график-план, за окном серое предзимье, радио у нас получается тоже весьма серым, директор – неталантливый трус и кругом тоска.

- Это мероприятие стоит у нас в плане в декабре-месяце, - говорю я.

Лицо директора приобретает цвет ноябрьского неба, и он зло роняет:

- В декабре – это и есть месяце.

- Да, канцеляризм, пардон, - а что ещё я мог сказать? Он – прав.

Совещание продоkжается. И через минуту директор подытоживает:

- Отлично! ВклЮчим это в план!

А я сижу молча и так хочется полОжить на всё это креативное собрание!

А вообще-то – имитировать деятельность всегда проще. Уметь алгоритмизировать работу, поручать, доверять людям, уметь контролировать и спрашивать, да нет, не спрашивать, а требовать результат и по нему оценивать работу… Э-э-э-это не просто сложнее. Самому же тогда надо работать! Людей подбирать правильно, работу им поручать ту, которую они смогут выполнить. Это надо уметь делать. А имитировать деятельность всегда проще! А уже как могли научить этому в высшей партийной школе – нигде и никто так не мог научить. А ведь есть вещи, которые имитировать нельзя. Доимитировались – страну развалили. Сейчас образование почти уничтожили – сидим ждём. Что должно развалиться?

Меня всегда удивляло желание лизнуть начальство. Сами знаете, что лизнуть. Хотя вариантов и подходов в этом деле – великое множество.

Радио «Звезда». Тогда это ещё была радиостанция патриотической тематики. И концепцию я писал именно такую – о любви к Родине, а не к начальству.

И тут…

Шойгу назначили министром. Срочно объявили сбор руководства телерадиокомпании. Надо посовещаться! Что делать? Что делать?! Ведь надо что-то делать!

- Он любит хоккей! – коротко сказал директор. И стал медленно осматривать присутствующих. Главбух и начальник юридической службы отлились в мраморе.

- Ему будет приятно, - произнёс скорее всего начальник службы безопасности.

- Решено! Делаем программу о хоккее!

Мне стало страшно. На телеке купят что-нибудь, поставят в эфир, а мне сейчас надо будет вставлять хоккей между подвигами героев и историей.

И тут я понимаю, что надо действовать! Смело и решительно!

- Можем, - говорю, - у меня и название есть. Предлагаю цикл программ, который назовём по-доброму, дружески: «Старая клюшка».

Все 20 человек посмотрели на меня, а я уже набрал ход. Нельзя было терять ни секунды!

- Только жаль, что он в футбол не играет! Для футбола есть ещё более красивое название! Ведь часто используют слова мяч, сетка, а вот слово бутса – никогда. Хорошим было бы название «Красивая (делаю максимально возможную паузу) бутса».

Дружный хохот спас радиостанцию от совершенно ненужных программ. Директор смеялся сам, а значит, понял всю мою хитрость и не обиделся. Он был умным.

Шутки-шутками, а спустя какое-то время, коллеги из одного холдинга мне рассказывали, что подписали рекламный контракт с какой-то фирмой по выпуску кроссовок. И слоган у компании был или «nice boot» или «beautiful boot». И никак фирмачи не хотели чего-то иного. Требовали точного перевода! Вот уж коллеги намучились! Прекрасная, красивая, замечательная… Всё вместе с бутсой звучало не очень. Не очень…

Пришёл на работу. Мне показали мой кабинет.

- Хорошо, - говорю, - вот это надо передвинуть сюда, это – сюда, а вот здесь поставить диван.

- Как диван?

- Не «как диван», а настоящий диван. Спальное место.

- Ой! У нас диван в компании только у генерального директора!

- Будет ещё и у меня!

Мужчина, который отвечал за снабжение всего-и-всем-и-всех, медленно расплывается в улыбке. Лицо его приобретает такое выражение, словно он мне сейчас готов выдать какой-то очень-очень бережно им хранимый секрет:

- А зачем вам диван? – спрашивает он, понижая голос.

- Спать буду! – отвечаю абсолютно серьёзно.

- Спать? На работе? – теперь у его лица уже испуганное выражение.

- Да. После обеда. Минут 15. Для перезагрузки и новых трудовых подвигов.

Он широко улыбается. И молча смотрит на меня.

- Понимаете, - говорю, - станцию запускать надо! На работе придётся проводить уйму времени. Работать эффективно и резво. Поэтому надо будет отдыхать.

Небольшое отступление. Вход в здание компании – по электронным пропускам. Поэтому сразу ясно, когда ты пришёл и ушёл. Не пройдёт и полгода, как по признанию старожилов из службы охраны я установлю рекорд: 36 часов пребывания в здании. То есть работы, конечно. Поэтому диван был не просто нужен для короткого послеобеденного отдыха, а реально очень нужен.

Человек смотрит на меня и каким-то странным голосом говорит:

- Понимаю-понимаю. Мужчине на работе без дивана никак нельзя!

- Я действительно спать буду! Один!

- Ой! – ехидно роняет он.

- А у нас что, только директор может спать на работе?

- Перестаньте! Честно скажите, зачем вам диван? Тогда куплю.

Диалог в таком ключе продолжается ещё некоторое время, и я понимаю, что он может не закончится ещё очень долго.

Хорошо, - спрашиваю я, - вы-то, как думаете, зачем мне диван?

Он тушуется и мнётся. Улыбается. И вдруг выдаёт шёпотом:

- Голоса проверять будете!

Я быстро нашёлся, желая прекратить этот разговор:

- Да. Только – никому, хорошо?

- Что вы! Конечно! Могила!

Как же он просиял! Как был рад и своей прозорливости, и моей откровенности!

Правда, диван мне так и не купили. Я его сам купил.

15 минут сна после обеда регулярно превращали меня в другого человека! Свежего! Всем советую!

Она его очень любила. Вот просто – вся она и всего его. И очень расстраивалась, что на работе нужно отвлекаться. Что-то писать, озвучивать. Но… Иногда, не часто, конечно, чтобы не привлекать лишнего внимания, она подходила к нему, чтобы посоветоваться. Правильный ли оборот использовала? Нужна ли здесь запятая?

Она подходила к его столу сзади, глаза его округлялись всё больше и больше, но взгляд ни на секунду не отрывался от монитора. А буквы-то маааленькие, ей из-за спины видно плохо. И она тянулась к экрану. Спинка кресла, ещё чуть-чуть… Её правая грудь приземлялась ему на левое плечо, а палец что-то рисовал в воздухе перед экраном. Всё-таки, когда мужчина под грудью – это добавляет чувство надёжности.

Сотрудники, издалека завидя эту, уже ставшую всем привычной картину, демонстративно смотрели, куда-то вдаль или в противоположную сторону. Там, вдали, было начертано что-то очень важное, что-то интересное и мудрое – такое, что отвлечься от этой дали было никак невозможно.

И вот однажды слышу её сюжет в эфире, в котором она упоминает Виктора Гюго. Нет, скорее всего вы сейчас прочли не так, как она. ВИктора. На «и». Витя! Тяжело вздохнув, понимаю, что надо провести работу. Но сидя перед экраном это делать боюсь. А вдруг за спину зайдёт? Поэтому подлавливаю её в коридоре:

- Ты знаешь, это – просто. У французов всё ударяй на последний слог!

- Я знаю! Не дура! Я и сказала ГюгО, не ГЮго же?

- Тут правильно. Но вот имя. Надо говорить ВиктОр!

Она смотрит на меня, как на полного идиота:

- Как это? Здесь же написано – «ВИктор»?

- Понимаешь, этот ВИктор был французом, поэтому ударение переехало на «о». Надо говорить «ВиктОр».

- Очень странно, - её глаза словно измеряют температуру моего лба: в порядке ли я? – А нас учили говорить «ВИктор»…

Я ничего не сказал. Честное слово! Ни про её учителей, ни про неё. Ничего. Горжусь собой!

Начало двухтысячных. В Санкт-Петербурге – фестиваль детских театров. Последний день работы фестиваля 28 апреля.

В фойе собирается толпа. Я стою в сторонке и ненавязчиво наблюдаю за всеми, одновременно разговариваю с кем-то. Тут сквозь толпу пробирается невысокого роста джентльмен. Толпа ахает, толпа рада. В руках у меня ничего нет – и это очень важно, как я пойму через мгновение. Расстояние между мной и джентльменом сокращается, в последние 4 шага он берёт разбег и с криком «Привет, Детское радио!», повисает на мне. Вы думали, как он повисает? А вот так – обхватив не только руками, но и ногами! Я успеваю его подхватить, обнимая вольно и невольно, и, совсем офигев, говорю: - Здравствуйте, Эдуард Николаевич!

Вдалеке вижу немигающий и пристальные взгляд, похожий на филина, ставлю писателя на пол, мы перебрасывемся короткими фразами и прощаемся до вечера.

Сейчас в большом зале – творческий вечер Эдуарда Успенского. Зал полон детей и родителей. Все улыбаются. Он рассказывает о себе, отвечает на вопросы. Создается впечатление, что это непростительно быстро заканчивается, потому что он говорит живо, с юмором. Слушать его интересно. И тут выходит Элеонора и говорит, что теперь она споёт песни из репертуара одной телепередачи. Со сцены начинает ритмично-лирично разливаться одесский блатнячок.

Я встаю и иду в малый зал. А тут – действо! Все кресла куда-то дели, в зале расставили столы для фуршета. Со стороны сцены доносится разноголосый стук ножей, осуществляющих нарезку.

Потом мы все ждём. Потом – опять ждём. Пение в соседнем зале затягивается. Видимо, детям очень нравится, потому что дома, скорее всего, такого послушать не дадут.

Наконец, всё! Теперь надо быстро одеть и выпроводить народ. Задача эта решена блестяще, а все оставшиеся уже окружили фуршетные столы. Человек 100, может, чуть меньше. И теперь уже мы все-все опять ждём. Не можем не ждать – сегодня у Элеоноры, жены писателя – день рождения!

Тут они входят. И Успенский совсем неласково спрашивает у меня:

- Что, Детское радио, водки уже накатил?

- Нет, - отвечаю, - жду! Чтобы вместе!

- Ладно! – говорит он, подходит к микрофону, и под очень дружелюбные взгляды присутствующих – и не потому, что известный писатель, а потому что хороший – продолжает: - Я вам сейчас анекдот расскажу! Два мужика стоят у подъезда, смотрят на окна и один кричит: «Зае@ала! Зае@ала!», а второй его толкает в бок: «Ну, сколько раз напоминать?! Не Зае@ала, а Изабелла!»

Успенский замолчал. И зал тоже молчит. То есть слышно даже, как колбаса сворачивается, заветриваясь. Писатель медленно обводит всех взглядом, поджигая улыбки на лицах, машет в сердцах рукой: - Да, ну вас всех! Наливайте!

Очень известный и очень мною любимый автор. Великолепно и тонко чувствующий слово. Радостный восторг рождало и рождает прикосновение к его строчкам. Они – разные. Проза, стихи.

И вот настал однажды тот счастливый момент, когда его старинный друг договорился с правообладателями и мы получили разрешение на озвучение. Хорошее слово – друг, так я и буду его называть. Друг. И тоже удивительный и очень талантливый человек. Тогда было такое интересное время, когда ежедневное общение с нравственно неполноценными почти мгновенно компенсировалось проникновенным счастьем общения и работы с теми, у кого еще не умерла совесть, кто способен любить не «за что-то», а «потому что», безотчётно.

И вот мы с Другом, с которым тёплые отношения со временем не остывают, озвучиваем эти волшебные тексты. Чего уж греха таить, мы умеем это делать. Я – не так давно, а он – давным-давно.

Жду дня, когда запись появится в эфире. Жду. Часы-звонок-разговор-часы-звонок-коллега зашёл по срочному делу… Пропустил начало! (Я, конечно, могу и не в эфире послушать, но это же совсем другое!).

Первая фраза, которую я услышал:

- Вы мать? Или вы не мать?

Мои гланды удалились сами. Я их просто проглотил. И потом залил слезами клавиатуру. А от громкого смеха в дальнем углу кабинета на потолке треснула штукатурка.

Лев – Лёв – я сейчас не об этом.

Я – о коридоре.

Длинный коридор радио «Культура». Куда-то мчу…

(Вспоминаю Юрия Федутинова, который короткое время руководил радио «Спорт FM», когда станция переезжала через «Мост» Гусинского ближе к месторождениям газа. Он первый раз появился у нас в редакции и с расстановкой задал 2 вопроса. «А зачем так много людей?», «А почему все так медленно ходят?»)

Короче говоря, мчу. И тут… Надо же было звёздам как-то неудачно крутнуться! Из эфирного блока вылетает ведущая. (Что само по себе – вылет во время эфира - я должен покарать профилактической гильотиной).

Надо сказать, что голос у неё был… Поразительный – это ничего не сказать. Восхитительный – это очень мелко. Фантастический – нет, такое придумать невозможно. Было совершенно неважно о чём она говорит. Она обволакивала тебя, нежно поднимала, и, слегка покачивая, уносила в тёплое делёко. Её голос поглаживал, поцеловывал, обещал…

И вот – она вылетает:

- А Толстого точно Лев звали?

Я подыскиваю вариант ответа и тут слышу, что звёзды уже крутнулись в другую сторону, и из-за моей спины раздаётся голос Марины Багдасарян:

- Да, да, Лев. Лев Николаевич!

Очаровательный голос студия слизывает внутрь себя, я удивлённо поворачиваюсь. Маринка улыбается:

- Ты решил ей сейчас про всех Толстых рассказать? И, подумай, что бы потом было в эфире?!

Мудрость и дальновидность! А я бы, действительно, стал бы уточнять, и наговорил бы гораздо больше, чем «Да! Да! Лев!».

- Да, но… - сомневаясь, промямлил я.
- Наверняка про Льва! – выпалила она, - Уверена!

И оказалась права. А уволить этот очаровательный голос мне никак не позволяли. Поэтому приходилось рассказывать, как зовут Чехова, Гоголя, Достоевского.

Радиостанция называлась «Культура». Мы перерезали ленточку, фаталистически преграждавшую путь в новый офис, и вошли. Огляделись. Было красиво. Дикторские и аппаратные сияли новым оборудованием. В дикторской студии производства программ стояли мониторы, кресла и волна. Т.е. она не стояла, а пряталась где-то в углу. До тех пор пока не начинали в студии что-то делать. А потом вставала в полный рост и ей становилось тесно в стенах, которые обязаны были стать культурными. Исследовательстий процесс я с детства люблю, когда еще сумел доказать соседке по школьной парте, что из чернильницы-непроливайки чернила можно всё-таки выплеснуть! И – что? Волна была схвачена, нежно придушена.

Дикторская огромным пустым глазом смотрела в аппаратную студию и, как мне казалось, удивлялась. Эфирному ведущему полагался при такой технологии звукооператор. Точно так же, как в Древнем Риме. Но цифровой пульт, нагло подмигивая светодиодами, намекал, что нынче время уже совсем другое.

К неудовольствию начальства я начал с того, что поменял технологию вещания. Сами-сами! И ведущие стали учиться работе за пультом. Всё-таки я – программный директор. Могу! Хотя называлась должность «начальник дирекции поддирекции задирекции другой дирекции…». Почти в каждом слове была «ирекция». Видимо, это должно было наполнить культуру жизнью.

А попробуйте найти ведущих на культурную, блин, радиостанцию! Фейдеры двигать и языком выкрутасничать многие могут! А вот поди – ударь, например, Жана-Батиста Люлли. Это не всякий может. Значит ему после эфира, правильно – люли надо отвесить. Или люлли? Или люлей?

А уж Гектор Берлиоз, которого называли исключительно ГЕктор – тот всегда напрягался перед тем, как должны были произнести его имя. А, с другой стороны, - понятно. Ведь сколько проверочных слов! СЕктор, рЕктор, даже инжЕктор!

Нет, герои, конечно, были! Уважаемые, хорошие, умные.

- Вы знаете, как я Вас уважаю, - говорю я, - Вы – чудесный, лучший. Давайте будем говорить в эфире «одноврЕменно», а не «одновремЕнно»!

Он медленно кладёт мне руку на плечо, по-доброму, дружески смотрит и отвечает:

- У меня, видите ли – Имя! Я в культурной среде известный человек. И буду уже говорить так, как привык. Мне уже можно.

В одной из версий сказки «О золотой рыбке» помните, что ей ответил старик? «Хер с тобой, золотая рыбка!».

А я промолчал.

Микшерский пульт. Куплен он был в Останкино к Олимпиаде-80. Представлял собой огромное пианино. Только горизонтальный участок (слега наклонный) был сантимаетов 80 в глубину. Заканчивался вериткальной стенкой с кнопками и приборами. Вместо клавиш – линейки, или фейдеры, или ползунки – всё одно и то же, да еще миллион ручек и кнопочек. Сама эта штука служила и служит для распределения звука от разных источников. Например, микрофоны, основной плей-лист с записанными фонограммами, резервный плей-лист, джинг-машина, телефонный гибрид (вывод в эфир звонка в студию) и т.д. Размер пульта был такой, что человек 6 (если убрать всё, что торчит на поверности) могли запросто поужинать за ним, не мешая друг другу. Линеек было много.

Но всё-таки он был уже современным! На нём не было старых знаменитых кнопок с командами диктору: «Быстрее!», «Медленнее!», «Кончайте!». Но на верткальной поверхности была одна очень опасная клавиша. «Talk back» или «Переговорка». Нажав и удерживая её, можно было что-то сказать диктору или ведущему. Понятное дело, что нужно было подыскавать подходящий момент. Ведущий что-то говорит или общается с кем-то по выведенному в эфир телефону, а тут в уши (в наушники) раздаётся голос звукооператора:

- Эрушутрупрабмтарока.

Очень часто разобрать это было невозможно. Ты ловил момент, делал паузу, нажимал такую же клавишу на своём пульте и бысто бросал:

- Что?

Тебе рассказывали…

И всё бы ниченго, но, когда на смену приходила… назовём её Маша, эх…

Меня сразу предупредили:

- Следи за грудью! Береги уши!

Согласитесь, что связь здесь сразу уловить сложно. Но она есть! И на первый взгляд кажется, что звучит фраза несколько пошловато! Отнюдь! Часто это был вопрос жизни и смерти. Ну, почти смерти.

У Маши была пышная грудь. Очень, очень выдающаяся! И когда Маша тянулась через пульт, чтобы нажать клавишу переговорки, она грудью двигала вперёд сразу несколько линеек. И в эфире, и в ушах ты вдруг слышал взрыв неимоверной силы, какафонию, но главное – неимоверная громкость. Такой удар по ушам мог выдержать не каждый. Поэтому в смену Маши никто наушники плотно не надевал. Только на одно ухо. Хотя бы для того, чтобы потом услышать назначение врача при повреждении слухового нерва.

С этим явлением пытались бороться. Маше ставили стул повыше. Не помогало. Грудь знала, где расположены линейки, выводящие в эфир все возможные источники звука и умело их находила.

Ставили стул пониже – и Маша не дотягивалась до заветной клавиши.

Что оставалось делать?

Следить за грудью! Беречь уши!

Это было давно. Тогда еще люди чаще любили, а не ненавидели друг друга.

Я вспоминаю с тоской то время не потому, что ушло оно, а потому что вместе с ним, тихо попрощавшись, медленно к выходу двинулась Порядочность.

В то время мой начальник очень любил ездить в командировки. Тут лекцию почитает, там ещё
что-нибудь расскажет. То на выходные слетает, то денёк из отпуска прихватит…

А рассказывать он умел. Правда, сам никогда ни одной оригинальной радиостанции не сделал.
То – там идею ухватит, то тут – перелицует. Или вовремя пристроится где-то сбоку, чтобы потом умело выдавать за своё.

Интересно, что все эти рассказы были почти бесполезны, потому что при ближайшем рассмотрении – это всегда была компиляция или перепевка уже чего-то давно известного, или того, о чём не так давно, но уже говорили или писали в зарубежной прессе. Это - такой подход из СССР. Никто не знает, что там происходит за бугром, поэтому смело беру и даже не особенно сильно переделывая, выдаю за своё.

И вот однажды у него случился конфуз. 2 лекции совпали. Одна – на развилке
налево, другая – на развилке направо. И он тогда попросил:

- Не могу перенести, поезжай вместо меня, пожалуйста! Помоги!

- Мне неохота страшно! Тут много дел. Радиостанции моё отсутствие
на пользу не пойдёт, - отозвался я.

- Прошу тебя! Хорошо платят. И он называет сумму.

- Да! Действительно неплохо! А о чём им надо рассказать?

- Ну, по ходу. Об аудитории, об исследованиях… На вопросы поотвечаешь… 10 процентов мне за наводку потом отдашь – и всё.

Радио, спасибо тебе! Ты научило меня почти мгновенно ориентироваться, быстро ловить суть.
Ты подготовило мою речевую готовность к старту без обратного отсчёта.

- Не мало десять-то? Может, 15? А за 85% -я тебе помогу! – и ни один мускул на моём лице не дрогнул.

Я проработал на радио много лет и без ложной скромности скажу, что многое удалось сделать.
Я могу называть и называть десятками великолепных, талантливых, настоящих людей, с которыми мне было радостно работать. Но всегда обязательно попадался некто, кто одной маленькой какашкой мог испортить всё: настроение, желание продолжать с ним взаимодействовать.
Потому что радио – это люди. Компьютеры, программы и пр. – очень важно, но главное – люди.

Как научиться прятать гнилое нутро? И возможно ли его спрятать надолго или навсегда?

Нет. Нельзя. «Как в курилке, так и в эфире». Эта гниль всё равно незаметно, ползучим гадом окажется в тексте, в интонации ведущего, в эфире. В отношениях между людьми.

Спортивная радиостанция. Утро. Перевалило за 10. Не потому что так часы показывали,
а потому что кресло ведущего занял Денис Матросов, его смена началась.
Он сел и резво помчался по эфиру.

Комната редакции располагалась точно напротив основной эфирной студии, но слышать эфир можно было и не открывая дверь. Техника работала. А в студию дверь (тяжеленная), которую не всякая девушка могла запросто, не буксуя по линолеуму, открыть и закрыть, не только служила преградой к звукам, но и к запахам. На лестницах в Останкино (в Останкине не могу написать)
тогда можно было курить, и все курили, и дым струился…

А дальше – паника.

Звукооператор – красивая молодая женщина – потеряла причёску. Волосы встали дыбом.
Глаза у Дениса были как в сказке – словно чайные чашки.

А потому что – всё рухнуло! И основа, и резерв, и всё-всё. Только один микрофон выходил в эфир, уныло свисая с пантографа.

- Только один микрофон! – разнесло эхо крик Дениса.

О! Не боюсь быть неправильно понятым, но как же я люблю такие форс-мажорные ситуации.
Как-то по-особому начинает работать голова. Железнодорожные разъезды в мозгу быстро переключают стрелки. Синапсы или нейроны начинают суетиться, или лимбическая система вспыхивает, но радио люблю в том числе и за это. За неожиданность, стресс,
необходимость быстро принимать решение.

Денис читает какую-то новость. За это время мы в редакции успеваем распечатать 2 стопки новостей по полстраницы каждая. Один лист – одна новость.

Я влетаю в студию и отдаю половину пачки Денису, вторую забираю себе. И мы читаем
новости одну за другой. По очереди. Без подложек, без отбивок! «Посуху», как говорят профессионалы. Прочёл – и текстом вниз. Пачка закончилась – переворачиваешь и начинаешь заново. Вот прыть-то была!

Понятное дело, вызвали техническую подмогу! Давайте, ребята, давайте! Спасайте! В эфире-то – дрянь полная! Паузу заполняем!

А мы читаем. Час. Два. Остановится-то нельзя. Ну, только, если кто-то придёт и сменит или, в крайнем случае, споёт. Волосы у звукооператорши продолжали стоять дыбом. Три часа. Четыре. Стопка каждого уже обернулась по несколько раз. Четыре с половиной.

…И прозвучал джингл с основного компьютера! Мы с Денисом не заплакали, мы просто обнялись.

Отзывы слушателей были неожиданными.

«Какой классный формат вы придумали!»

«Какой был замечательный и неожиданный эфир!»

Вот и старайся после этого оформлять программы! Двух психов к микрофону
(прости, Денис!) – и дело сделано!

Но почему один микрофон всё-таки работал – до сих пор не пойму!

Жила-была у нас на одной радиостанции, очень-очень давно, не «одна молодая девушка», а одна радиоведущая. Очень любила окружающий мир.

- Говори, пожалуйста, бравУрная музыка, - как-то говорю ей.

- У меня филологическое образование! Говорить надо брАвурная.

- Говори так. Но не в эфире.

Обиделась.

- Всем сестрАм – по серьгам, - так правильно, - опять как-то говорю ей.
- У меня филологическое образование! Написано – сёстрам, и говорить надо «сёстрам», - и добавила возмущенно передёрнув плечами, - что это за «сестрАм»?

И обиделась.

И вот, сижу в эфире (это так называется работа ведущего перед микрофоном), передо мной – клавиатура, мышь, компьютер, с которого я и читаю что-то. Читаю себе и читаю. Бодро читаю. Потому что радиостанция спортивная. Драйв нужен.

Вдруг слева на пульт бодро впрыгивает котёночек. Милая такая кошечка. Сволочь! И, гарцуя, прёт зараза в противоположный конец стола, наступая на клавиши, да ещё что-то выразительно мяукая в микрофон. Никто же не поверит. Решат, что это я мяукал! (В скобках замечу, что лет с 20-ти у меня бронхоспазм на кошачий эпителий, я дышать перестаю).

Медленно, чтобы она не бросилась или не нагадила на мышь, беру её за шкирку и прячу под столом. А сам-то говорю, говорю… Эфирные события разворачиваются под нежное подстольное попискивание.

Пауза! Отбивка!

0,25 секунды вскочить и оказаться у двери.

Ещё 0,25 секунду метнуть этот неспортивный снаряд вдоль коридора, как шар в боулинге. Ещё прыжок – и ты вновь на месте.

А вот после эфира с выражением лица проголодавшегося вампира, я хожу по редакции и задаю один и тот же вопрос:

- Кто? Кто, б…?

Молодая девушка с филологическим образованием, очень любившая окружающий мир, нежно смотрит на меня и спрашивает:

- Милая, правда? Чудесная кошечка?

Как я не убил их обеих в тот день – до сих пор не пойму. Хотя кошечка ни в чём не виновата. Она хотела быть радиоведущей, а тут – такой облом!

А филологине я, видимо, что-то сказал, потому что долго потом она из-за угла кидалась в меня какашками. В том числе и кошачьими, наверно. Если так можно называть кляузы, которые она стала на меня строчить. Первая из них была воспоминанием о моих поисках того, кто принёс в студию кошку: «А наш программный директор, разговаривая с подчинёнными, использует нецензурную брань!».

Вот, б…!

Это было очень странно. Ничего не умея на радио, я прошёл конкурс на радиостанцию в качестве ведущего. Это была компания «Медиа-Мост». Ну, это такой мост, по которому ездить нельзя, но который сам регулярно ездил по ушам и по глазам миллионам слушателей и зрителей.

Что было с этим делать я не знал, потому что основной работой был доволен и уходить с неё не собирался. Решил всё равно попробовать. Радио! Боже, да разве снилось ли мне это когда-нибудь!

Но тут руководство радио подсовывает бумажку: добровольное согласие (или просьба?) на то, чтобы тебя исследовали на полиграфе.

Оп-па! Сразу вспомнился фильм «Ошибка резидента».

А что, это интересно!

Я подмахнул бумагу и скоро в назначенное время оказался перед тремя строгими людьми, которые, только бросив на тебя взгляд, уже всё про тебя знали даже без детектора.

Сначала – беседа. Отвечать только «да» или «нет». Обсудили все вопросы, которые будут заданы (почти все). Не орать. Не дёргаться. Расслабиться и выкладывать всё начистоту.

Надели резинки и присоски с датчиками.

- Интересно, а смогу ли я обмануть полиграф, как Ножкин в кино? Да, но тогда можно провалиться. Значит надо ответить с сомнением на вопрос, который имеет железно доказуемый ответ! И тут они мне помогают:

- Ваша фамилия действительно Серов?

Не моргнув глазом (а это тоже важно, потому что за твоей мимикой три пары глаз наблюдают!) отвечаю, пустив внутри некоторую волну: - Да!

Они продолжают спрашивать, я спокойно отвечаю, и тут опять помощь:

- У вас действительно есть высшее образование?

Опять пускаю волну, внешне спокоен: - Да!

Результаты полковников устроили. Все. Кроме ответов на два вопроса. Сказали, что вру.

Я был доволен…

Обяснил так. ПисАл под псевдонимами. Прошло.

И есть учёная степень, поэтому «высшее образование» - это не вся правда. Тоже прошло.

Полиграф испытание выдержал!

А штука-то полезная! Как ещё определить, что кандидат на работу – не алкоголик? Или Наркоман? Или клептоман? Или, как в кино: «Вы не жулик, вы человека убили!»

А работать-то надо будет в эфире. В прямом эфире. Что неуравновешенный человек может там ляпнуть – никому не известно.

А уравновешенный, пройдя полиграф, скоро придумает кричалку, которая будет звучать в эфире: «Теннисисток любите, мальчики! За их красивые очень мячики!»

20 лет назад, в начале декабря у кого-то возник вопрос: как мы будем работать 1 января?

Начальник у нас был чудесный (кабы чего не вышло!), поэтому он и решил, что работаем, как в будний день!

- Почему?! - глупенько и негромко повозмущалась редакция, - Кому нужны спортивные новости утром 1 января? Открытый чемпионат Австралии по теннису, а что ещё?!

А потом надо было решать, как и кто. Начало эфира в 6 утра. Развоза не будет. У них начальник другой, поэтому красный день календаря для него – выходной. Все посмотрели на меня. Кто-то обнадёживающе простонал:

- Вот тут и электричка рядом! Наверняка на даче будешь Новый год встречать.

Строго говоря, это была моя смена. С 6 до 10. Я жил рядом с Останкино, поэтому однажды со словами «тебе сам Бог велел!» мне даже без вытягивания спичек досталась утренняя смена.

Я посмотрел на ребят. Глубочайшая тоска и горе обрушились на них окуда-то сверху. Тяжёлая ноша наступающих праздников слегка даже спины согнула.

- Знаете что, - начал я, - всех поздравляю с наступающим! И делаем вот так. Мне всё равно приезжать. День пустой. Буду гнать вчерашние результаты НХЛ и новости из Австралии. Плюс – загон. Всё сделаю сам. Поэтому не надо приезжать никому.

Это предложение было встречено на «ура», и все радостно, по-спортивному побежали курить. Но героем я пробыл недолго. Как только истлела последняя сигарета, передо мной предстали мои коллеги:

- Нет, так не пойдёт! Что же ты один тут будешь? А мы Новый год дома будем встречать?!

В 2 часа утра 1 января я вышел из-за стола. Электричка из деревни отходила в 05:02. Без двадцати шесть я был на рабочем месте. Новости улетали в эфир и наверняка восхищённо были встречены всеми радиослушателями. Всеми двумя. Или тремя.

Около 10 утра я спиной почувствовал, что дверь в эфирную студию медленно открывается. Обернуться и посмотреть не могу – говорю в микрофон. Живенько, бодро. Тени приближаются. Медленно встают передо мной, становясь теми, кто и вовсе не должен был приезжать на утреннюю смену. У первого в руках блюдце, на котором видно, как непозволительно теплеет стопка водки. У второго на гордо поднятой вилке насажен маринованный огурчик. У третьего на тарелке какой-то пирожок.

Я, не переставая говорить, медленно поднимаю кулак, а смотрю на экран и продолжаю читать. И тут – джингл! Не какая-то фигуленька короткая, а секунд на 20! Ого-го!

Первый, второй, быстро прожевать – и снова о великолепном чемпионате Австралии! До третьего, то есть до пирожка, дело не дошло. Очень уж короткими джинглами была оформлена радиостанция!

К полудню редакция была полна народа. Приехали даже те, кто не должен был. Все с закусками, выпивкой и один даже в шубе Деда Мороза.

Новый год мы встретили восхитительно. Эфир прошёл прекрасно! И отдельное спасибо останкинским комнатам отдыха. К вечернему поезду на дачу я даже выспаться успел! Это был первый день моей работы в должности программного директора. Начало было неожиданное.

Изнанка дела потому так и называется, что часто в ней нет ничего хорошего. Нитки, узелки… И я был не уверен, стоит ли рассказывать о ней. Но несколько полученных писем меня убедили: надо!

Ничего нового в этом нет. Обычное дело. Творческие импотенты таковыми быть не хотят. Воруют, изворачиваются. Потому что уже однажды солгали.

Постараюсь быть краток.

Я в то время работал на радио «Звезда». Делал эту радиостанцию. Научил её читать книги, придумал несколько десятков коротких познавательных программ, в том числе «Вечер короткого рассказа», «Ночная радиокнига» и другие сегменты эфира.

И вот вдруг ко мне просится на встречу мой знакомый, с которым мы когда-то работали.

Приезжает и говорит:

- Вот, есть заказ на концепцию для литературного радио. Я придумал, что надо читать короткие законченные произведения. Сможешь написать эту концепцию?
- Подожди. Как это – ты придумал? «Вечер короткого рассказа» у меня в эфире уже несколько лет!
- Ну, то – вечер, а то – вся радиостанция.

Я улыбнулся. И рассказал, что попытки сделать чисто литератeрную станцию уже были и все с треском провалились. Вот, на «Звезде» мне удалось хотя бы частично сделать литературный эфир.

- Концепция – это большая работа. Дорого стоит.
- Сколько? – спросил он, а я назвал сумму и заметил:
- Но напишу её только при одном условии. Что моё имя нигде упоминаться не будет. Иначе получится, что я, работая на «Звезде», наигрываю конкурента. По крайней мере так может показаться.

- Договорились!

Я не верил в реальную возможность появления литературного радио, поэтому взялся за работу с лёгким сердцем, и через какое-то время пухлая папка была готова. Быстро приехал бывший коллега, чтобы забрать эту папку.

- Об оплате сообщу! – выпалил он и след его простыл, а через какое-то время появился снова: - Заказчик проcит сделать пилотный час!
- Ого, - говорю, - Это большая работа! Голоса, сценарии, межпрограммное пространство, джинглы… Делай сам!
- Надо сделать, иначе не заплатят!

Пришлось делать. Довольно быстро появился на свет CD-диск. Тогда ещё он назывался «радио «Текст» - по предложению моего знакомого.

Опять прошло какое-то время…

И снова – звонок::

- Заказчик посмотрел концепцию и платить не хочет!
- Не понравилась? – спрашиваю.
- Понравилась, но он тянет, отнекивается, платить не хочет.
- Как же ты с ним договаривался? Решай вопрос!
- Нет, надо нам вместе с ним встретиться!
- Подожди-ка! Я договоривался с тобой! Заплати мне, а потом будешь решать проблемы с заказчиком.
- Ой, он тогда никогда не заплатит! Только сумму ему не называй!

Пришлось встречаться.

Переговоры были странные. Я познакомился с «секретным» до той поры заказчиком, а он узнал, что концепция написана мной. Я убедил его, что заплатить стоит, иначе воспользоваться результатами моего труда не удасться. Ещё спустя какое-то время мне стало известно, что от всей суммы мне заплатили две трети, а одну треть забрал мой знакомый. Я был не в обиде. Было просто противно и тягомотно. Но, слава богу, это закончилось. Так я думал тогда.

А ещё спустя некоторое время заказчик позвонил мне и спросил, не возьмусь ли я сделать это радио, которое к тому времени уже имело мной придуманное название – радио «Книга».

А знакомому моему стало тяжело. Всем-то он уже наврал про своё авторство. Как-то пришлось выкручиваться. На одну ложь наслаивать другую. А ведь, как просто – не врать! Это, в сущности, такая простая штука. А я знаю очень многих, которые врут, врут… Или это мне не везёт? Не тех людей встречаю?

«Детское радио» родилось в Газпроммедиа. Однажды оттуда (сверху!) позвонили и нервно, но жёстко сообщили:

- Курьер с диском выехал. Срочно поставить в эфир!
- А что, что там?
- Увидите! Это Его книга (и назвали имя большого начальника).
- О-о! Посмотрю, сделаем!

Под конец рабочего дня курьер доставил диск и дрожащими руками передал его мне:

- Вот! Это Его! Срочно в эфир!

Думаю, куда поставить по сетке, как оформлять, предварять – обычные мысли, а справка с диска выдаёт, что звуковых файлов на нём нет. Есть книга. Только текст. Но и вправду – Он написал!

Срочно звоню наверх:

- Поставить могу, но ничего не будет слышно!
- Почему это не будет слышно? Ты – радио или что?
- Потому что на диске – только текст!

Молчание. Молчание.

- Как только текст?
- Так – в формате doc. Слышно не будет.
- Делай, что хочешь, но завтра это должно быть в эфире.
- Так поздно уже! Кого на озвучение найду с такой скоростью?
- Делай! Найди!

Телефонной трубке хорошо. Заверешала короткими гудками, а во мне всё заверещало короткими словами. Текста много. От лица мальчишки- подростка. На работе остались только я и режиссер, который слегка заикался.

- Давай, озвучивай ты! – по-доброму, мягко предложил ему я.
- Н-не издевайся!
- А что, мальчишка не может заикаться что ли?
- Вот что, - вдруг настойчиво говорит мне режиссёр, - садись-ка к микрофону!

А что делать? Завтра в эфире должно быть!

И я уже думал про штандер, вышибалы, пионербол, а, зайдя в студию, внимательно присмотрелся: что бы тут можно было разбить? Мячом например.

Работали быстро, мальчишка – смышлёный и немного хулиганистый, как и все мы в детстве, становился живым. А завтра наутро выпрыгнул в эфир. И с тех пор я его больше никогда не встречал. Подрос, наверное.

Заслуженного, народного, всякого большого лауреата. И он говорит: - Вот у тебя хорошо получаются диалоги, а у меня описания, повествование. Давай вместе что-нибудь озвучим!

Я так и сел! Через некоторое время сделали пробы. И вдруг он заявил: - Надо записываться вместе!

Вместе, так вместе! Пыхтели, сидя друг напротив друга. И сделали очень много за очень короткое время. И я понял, какое это счастье – работать с профессионалом! Хотя взрыв всё-таки был! Предварительно с текстом работал редактор, расставил ударения. Обычно эта работа касается только имён собственных. Чтобы не «подгружать свой диск D:» во время озвучения, не думая: это – ИванОв или ИвАнов? Но редактор несколько перестарался. Народный и всякий лауреат вдруг как заорёт! «Они что?! (непечатно) Думают, (непечатно) что я (непечатно) смогу произнести (непечатно) это слово по-другому(непечатно)?!

Не помню точно, что была за фраза, но похожа на такую (с ударением редактора). «КакАя хорошая погода стояла тем летом!»